Марианна Верёвкина «Автопортрет»

Марианна Верёвкина «Автопортрет» (1893) 
Холст, масло 69 × 51 см 
Музей современного искусства, Аскона 

Переезды, связанные с военной службой отца семейства, определили вехи становления таланта будущей художницы. Она занималась живописью сначала в Москве у Иллариона Прянишникова, позже в Санкт-Петербурге в мастерской Ильи Репина (в 1887 году ее отец Владимир Веревкин был назначен комендантом Петропавловской крепости). Репин, кстати, высоко ценил способности своей ученицы, сравнивал ее с Рембрандтом и, вероятно, чтобы подстегнуть самолюбие молодой художницы говорил, что завидует ей. 

В то время Веревкиной были близки передвижнические традиции ее учителей, однако, несмотря на поддержку Репина и явные успехи в освоении реалистической системы, она уже тогда начала поиски собственного пути в искусстве. Несомненно, решающую роль в формировании мировоззрения молодой художницы сыграло расширение ее кругозора благодаря знакомству с западноевропейским искусством. 

В 1888 году во время охоты Марианна нечаянно прострелила себе правую руку и вынуждена была научиться работать левой. Это практически не помешало ее занятиям живописью, напротив, из-за того, что курс лечения проводился в Германии, Веревкиной раньше многих сверстников удалось увидеть западноевропейскую живопись в музеях Берлина, Дрездена и Мюнхена. 

10 августа 1895 года она пишет Игорю Грабарю: «Пять лет тому назад я прожила в Берлине 2,5 месяца и каждый день ходила хоть на минутку посмотреть на это божественное произведение, и каждый день душа моя звучала ему в ответ все сильнее и сильнее. Я была тогда очень больна, и гениальный мастер один мирил меня с жизнью, где приходилось так страдать. (Веревкина в Берлине была поражена портретом кондотьера Алессандро дель Борро, который в то время приписывали Диего Веласкесу. Позже этот портрет стал считаться работой неизвестного итальянского мастера – прим. Редакции). Глядя на его творение, на эти линии, эти полутона (помните отношение теневой щеки к фону или колонны к платью), на всю эту прелесть живописи, на этот грандиозный стиль, я начинала снова хотеть жить, чтобы видеть еще и еще, чтобы еще жить живописью, и, пожалуй, только ею».