Мне нужно живое существо; чтобы я мог работать, я должен видеть его перед собой... 

Я приказываю вам немедленно снять всю эту дрянь!” — этими словами комиссар Руссло встретил известную галеристку Берту Вайль, вызванную им в участок 3 декабря 1917 года. “Но есть знатоки, которые не разделяют вашего мнения”,­­ — заметила Берта, в галерее которой несколько часов назад открылась первая выставка тридцатитрехлетнего Амедео Модильяни и уже собравшая многочисленную толпу. Главной приманкой для посетителей послужили 

Амедео Модильяни  “Сидящая обнаженная на диване”  (“Прекрасная римлянка”)  1917 г.,  Частное собрание

размещенные в витрине изображения дам в стиле ню. Собственно, на это и рассчитывал поляк Леопольд Зборовски, друг и первооткрыватель Моди, ставший его новым арт-агентом и инициатором этого вернисажа: что как ни обнаженная натура, может привлечь любопытное внимание?! Не учел Лео только того, что в доме напротив располагался полицейский участок и что его обитателей очень заинтересует причина такого скопления людей. “Если вы тотчас же не выполните мое распоряжение, я велю моим полицейским конфисковать все!” — в негодовании кричал комиссар. А Берта, с трудом сдерживая улыбку, подумала: “Что за идиллия: каждый полицейский с прекрасной обнаженной в руках!” Однако спорить не решилась и тотчас закрыла галерею, а находящиеся там гости помогли ей снять со стен “непристойные” полотна. Холстов, написанных по заказу Зборовски в течение 1916–1917 годов, было около тридцати, но прошло немало времени, прежде чем искушенные знатоки и ценители живописи признали их шедеврами и нарекли “триумфом наготы”. Однако уже тогда о выставке заговорил весь Париж, а некоторые французские и иностранные коллекционеры всерьез заинтересовались творчеством “бездомного бродяги” Додо, как называли его знакомые. 

Хотя справедливости ради надо сказать, что к тому моменту бездомным он не был: летом 1917-го Амедео и его возлюбленная юная художница Жанна Эбютерн, с которой он познакомился незадолго до описанных событий, сняли маленькую квартирку — две пустые комнатки. “Жду единственную, которая станет моей вечной любовью и которая часто приходит ко мне во сне”, — признался однажды художник одному из своих друзей. Те, кто знал Моди лично, говорили, что после встречи с Жанной сон и реальность для Амедео соединились. Портрет в шляпке, на фоне двери, в желтом свитере — полотен с ее изображением за четыре прожитых вместе года оказалось более двадцати. Сам Додо называл их “признанием в любви на холсте”. “Она — идеальная натурщица, умеет сидеть, как яблоко, — не шевелясь и так долго, как мне это нужно”, — писал он брату. 

Жанна полюбила Амедео таким, каков он был, — шумным, безудержным, печальным, разгульным, неустроенным — и безропотно следовала за ним, куда бы он ни позвал. Так же, как впоследствии, не раздумывая, принимала любое решение Моди: он должен написать три десятка обнаженных чаровниц, оставаясь с каждой из них тет-а-тет днями напролет? Значит, так надо! “Вы только представьте себе, что творилось с дамами при виде шагающего по бульвару Монпарнас с этюдником наперевес красавца Модильяни, одетого в серый велюровый костюм с торчащим частоколом цветных карандашей из каждого кармана, с красным шарфом и в большой черной шляпе. Я не знаю ни одной женщины, которая бы отказалась прийти к нему в мастерскую”, — вспоминала знакомая живописца Люния Чеховска. Они-то и послужили моделями для эпатажной выставки. 

Позже Амедео еще не раз возвращался к излюбленной теме — портретам приятельниц и случайных натурщиц, позировавших ему в костюмах Евы, — за увлечение которой его распекали обыватели. Но он не придавал этому значения, ведь самому Моди казалось: очевидно же, что его привлекает не поверхность “телесной конструкции”, а ее внутренняя гармония. Разве красота может быть бесстыдной? К слову, на этой почве у Додо возник конфликт с пожилым гением Огюстом Ренуаром, на правах мэтра взявшимся давать советы молодому собрату: “Когда вы пишете оголенную женщину, вы должны... нежно-нежно водить кисточкой по холсту, как будто лаская”. На что Модильяни вспылил и, резко высказавшись насчет стариковского сладострастия, ушел не попрощавшись. 

О “неповторимом томительном соблазне” и “эротическом наполнении” его картин заговорят позже, когда певца обнаженной плоти уже не будет в живых. Проводив автора в мир иной, благодарные потомки, наконец, разглядят работы “нищего Додо” и начнут оценивать их в миллионы долларов, устраивая аукционные баталии за право заплатить больше конкурентов. Подобный ажиотаж вызвала и “Сидящая обнаженная на диване” (“Прекрасная римлянка”). Она была выставлена на продажу в Нью-Йорке 2 ноября 2010 года на знаменитом Sotheby’s и ушла в приватную коллекцию почти за шестьдесят девять миллионов долларов, “установив абсолютный ценовой рекорд”. “Имя нового владельца, как обычно, не афишируется”, — сухо отрапортовали СМИ, следившие за элитными торгами. 

“Отчего ты не пытаешься хоть как-то повлиять на него, ведь он погибает от пьянства, от прогрессирующего туберкулеза?” — спросил у Эбютерн один из близких друзей четы, понимая, насколько болен Амедео. “Моди знает, что должен умереть. Так будет лучше для него. Как только он умрет, все поймут, что он — гений”, — ответила она. На следующий день после смерти Модильяни Жанна последовала за ним в вечность, шагнув из окна. А кто-то из пришедших проститься с художником и его музой вспомнил слова мастера: “Счастье — это прекрасный ангел с печальным лицом”. 

Источник: http://www.natali.ua/