Живопись цветового поля Марка Ротко
Минимум средств и максимум интенсивности — то, что позволяет выразить абстракцию. Массивность, сдержанный глубокий цвет, простые прямоугольные формы — образ материи, в которую вселилась жизнь. Отсутствие круглых форм и овалов — образ безысходности и неизбежности. Шекспир, древнегреческие философы, Ницше — его незримые собеседники и соавторы. На ранних работах Ротко изображены фигуры, заимствованные у древних египтян, греков, ассирийцев и персов. Пытаясь выразить терзающие его чувства и мысли, автор пытался найти ответы на творческие вопросы у своих древних коллег. Ротко всегда хотел предать картинам духовную силу, как у старых мастеров.
В раннем периоде творчества Ротко пытался через узнаваемые фигуры поделиться со зрителем своими мыслями. Это его не удовлетворило. Тогда он обратился к абстракции. Отвлеченная форма для автора максимально ярко выражала его внутреннее состояние. Он не был первым абстракционистом. Оригинальными были — цвет, выражающий состояние и предельно простые формы, к которым Ротко пришел, потратив невероятно много сил и времени.
Простая форма беспощадна — она выявляет или триумф мысли или бессилие автора в его попытке обуздать мысль. Глубокий сложный цвет — это состояние от агрессии до безысходности, в зависимости от оттенка. Красно-оранжевые оттенки — это энергия животной жизни и борьбы. Холодные, синие и фиолетовые — погружают нас в зону мудрости, философии, тайны и интеллекта. Розовые и охристые — навевают нам состояния, близкие к легкости и наивности, радости, без примеси чего-то грустного. Прямоугольник, чем массивнее, тем сильнее говорит нам о входе в неведомое и неизбежное. То, что довлеет над нами — мы это чувствуем, но не видим. Полоса горизонтальная говорит об усилии, когда мы, пытаясь преодолеть препятствие, стремимся к исполнению нашего желания. Размытые очертания краев прямоугольников в картинах — это внутренняя вибрация и взаимодействие со средой, в которую погружена фигура. Символы — полосы и прямоугольники, оживленные цветом, или почти черные — язык художника Марка Ротко.
Игорь Сергеев
***
Чистый цвет Марка Ротко, или Как довести зрителя до слез
Марк Ротко, чье имя чаще всего ассоциируется с абстрактной живописью цветового поля, проделал в искусстве долгий путь, в котором нашлось место и фигуративной живописи, и технике ташизма, и чистому сюрреализму. Свои самые знаменитые работы – мультиформы и абстракции – художник отказывался объяснять и пресекал всякие попытки интерпретации: суть искусства – само искусство, вещественное проявление мироощущения художника, утверждал Ротко, которому с помощью одного лишь цвета удалось вызвать у зрителей и потрясение, и надежду, но чаще боль, страх и чувство одиночества.
Экспрессивные полотна Марка Ротко обладают мистической особенностью – по словам многих зрителей, картины, когда наблюдаешь их с близкого расстояния (а именно на этом настаивал сам художник), вызывают сильные эмоции – обостренное чувство одиночества или страха, вплоть до того, что стоя перед ними, особо чувствительные люди могут расплакаться. Отражение трагической стороны жизни склонны видеть в творчестве Ротко и искусствоведы – будь то ранние работы или прославившие художника мультиформы. «Трагический опыт катарсиса есть единственный источник любого искусства… Мне не интересны взаимоотношения цвета и формы или что-то в этом духе. Мне интересно только выражение основных человеческих эмоций — трагедии, экстаза, отчаяния», — писал Ротко.
Сын евреев-эмигрантов, уехавших в США из тогда еще российского Двинска за несколько лет до революции, Маркус Роткович перебрался в Нью-Йорк из Нью-Хейвена, штат Коннектикут, в 1923 году, в разгар «эпохи джаза», когда звуки буги-вуги доносились из каждого манхэттенского бара, а обессиленный войной мир жаждал веселья и развлечений. Именно тогда Ротко, только что бросивший учебу в Йельском университете, попал на курсы к Максу Веберу, у которого научился понимать искусство как способ самовыражения и чье влияние чувствуется во многих ранних работах Ротко. Несколько первых лет в Нью-Йорке он зарабатывал на жизнь преподаванием живописи детям, повторяя своим ученикам мысль о том, что живопись должна даваться легко — быть процессом не тяжелее пения.
Его серия картин, изображающих нью-йоркскую подземку, в частности, самая известная из них «Вход в метро» (1938) — еще совсем не то, чем Ротко прославился в последующие десятилетия и с чем его ассоциируют до сих пор. Это не реализм, но здесь присутствуют отчетливые фигуры людей и архитектура станций, хотя прослеживается и другое — узнаваемая работа с цветом и общее мрачное настроение, присущие поздним полотнам художника. Само пространство действия — подземный мир — у Ротко становится метафорой внутренних переживаний и неосознанной тревоги, чувств, которые во время Великой Депрессии для многих превратились в непроходящие.
Беспокойство, которое витало в воздухе на протяжении всех 1930-х, у Ротко неотделимо от урбанистических пейзажей — люди на его картинах, будь то одиноко застывшие фигуры или пара спутников — находятся в своей привычной среде и повседневных заботах, но каждый из них погружен в себя и охвачен тревогой, как, например, в «Уличной сцене» (1937). Нью-Йорк с его бесчисленными закусочными, барами и кинотеатрами, а также погруженными в свои мысли жителями, в 1930-х и 1940-х стал индикатором всеобщей подавленности не только для Марка Ротко — именно тогда на первый план вышла американская жанровая живопись, образцом которой можно считать знаменитых «Полуночников» Эдварда Хоппера. Но живопись Ротко уже тогда была непохожа на картины других художников, выполненные в натуралистической манере — в том, как изображены края платформы, стены и колонны станций метро, можно разглядеть первые шаги Ротко к его абстрактной живописи, понимание того, что искусство должно выражать жизнь посредством эмоций, а не описания.
Другие картины Ротко того же периода, преимущественно именуемые Untitled (неназванные, безымянные), изображают фигуры людей, с беспокойством, а иногда и ужасом в глазах смотрящих на что-то вне поля зрения зрителя. Одни из самых показательных работ — «Портрет обнаженной в углу комнаты» (1937-38), и «Картина с двумя фигурами у окна» (1938). Зритель, наблюдающий эти картины, чувствует себя не менее неуютно и беспокойно, чем их герои.
Результатом стало новое направление в творчестве, когда Ротко отказался от изображения жизни с помощью современных образов и поставил своей целью с помощью мифологических символов освободить человека от заполняющей его пустоты.
Сюрреалистические картины этого периода — «Жертвоприношение Ифигении», «Антигона», «Иерархические птицы» — не менее мрачные, чем его предыдущие работы: здесь и ладони, сложенные в мольбе, и половина человеческого тела, и фрагменты рук и ног. Картину The Omen of the Eagle (название можно перевести как «знак» или «знамение орла») художник назвал «воплощением трагической идеи».
Искусство Ротко снова изменилось в середине 1940-х, когда на смену мифологемам пришли абстрактные картины, в которых некоторые специалисты видят отсылки к «Рождению Венеры» Сандро Боттичелли, другие — отражение событий в личной жизни художника — именно тогда Ротко встретил свою вторую жену. Его картина «Медленное кружение на краю моря» (1945) по настроению гораздо более светлая, а в абстрактном изображении можно увидеть две человеческие фигуры, подчиненные взаимоотношениям цвета и формы.
Вот как описал свои фигуры сам Ротко: «Идентичность изображения и его объекта должна остаться в прошлом. Эти организмы полны решимости и воли отстаивать свои права».
Слова художника, говорящего о своих картинах как о независимой, неподвластной ему форме жизни, дают понять, что живопись уже тогда была для Ротко больше медитацией, чем действием.
Враждебная атмосфера послевоенного мира толкает Марка Ротко на новый творческий поиск, который от техники ташизма (абстрактная живопись пятнами) привел его к квинтэссенции творчества — знаменитой Часовне Ротко.
Ужасы войны и ее бессмысленность стали одной из главных тем творческой рефлексии второй половины 1940-х и 1950-х годов. Близкий друг Ротко Барнетт Ньюманн тогда произнес слова, ставшие манифестом для многих художников — «Больше нет никакой возможности писать так, как раньше и то же самое, что раньше» — и сам оставил живопись на четыре года. В это время Марк Ротко едет в Европу, где во Флоренции посещает библиотеку Медичи, построенную по эскизам Микеланджело, а также ищет вдохновение в работах двух своих любимых художников — Рембрандта и Уильяма Тернера. Ни тот, ни другой не повлияли на очередное перерождение Ротко так, как «Красная студия» Анри Матисса, которую художник увидел в Нью-йоркском Музее современного искусства в 1949 году, когда простоял у картины несколько часов. Полотно французского живописца, известного своим новаторским обращением с цветом, указало Ротко дальнейший путь — именно тогда он стал писать сначала мультиформы (один из известных примеров — No.9, 1948 года), а после пришел к собственному стилю, сделавшему его одним из самых значимых художников своего поколения.
В начале 1950-х абстрактный экспрессионизм Марка Ротко стал чем-то совершенно новым в американской живописи. Говоря о картинах других художников, часто оказывавших успокаивающее, расслабляющее воздействие, Ротко говорил, что его работы «имеют противоположную цель» и пишутся не для истории или студий, а для людей, чья реакция была единственной ценностью, приносившей художнику удовлетворение.
«Тот факт, что многие люди вдруг теряют себя и могут разразиться рыданиями перед моими картинами, означает, что я могу сообщаться с их основными человеческими эмоциями… Люди, плачущие перед моими полотнами, переживают тот же религиозный трепет, что переживал я, когда рисовал их. А если вас тронули только колористические отношения, то вы упустили самое главное», — заметил Ротко.
И тогда, и сейчас эксперты сходятся в том, что его живопись цветового поля — не о том, какие эмоции может вызвать цвет, а о том, как Ротко заставляет цвет так действовать на зрителя.
Глубина, заложенная в полотна Ротко, сделала его наряду с Джексоном Поллоком самым авторитетным американским художником, его картины возили в Европу, чтобы показать, что и в искусстве США есть глубина. В период с 1954 по 1957 год работы Ротко утроились в цене, и когда в 1955 году владельцы пафосного ресторана «Четыре сезона», расположенного в небоскребе Seagram building, решили украсить стены заведения работами современного художника, выбор мог пасть только на Марка Ротко. Величина контракта составила, в переводе на нынешний курс, два с половиной миллиона долларов, и около года Ротко работал над фресками, а главной его целью, по собственному признанию, было заставить толстосумов, проводивших время в ресторане, почувствовать себя пойманными в ловушку. Он собирался окружить людей, чьи столы ломились от икры и лобстеров, непрерывным полотном, воздействовать на них силой искусства.
Незадолго до сдачи заказа Ротко вместе с женой пришел в «Четыре сезона», где после ознакомления с меню заявил, что «люди, готовые платить за еду такие деньги, никогда не будут смотреть на мои картины». Контракт был расторгнут, а фрески Ротко попросил вернуть.
Ротко писал свои абстрактные полотна до конца жизни, в последние годы сконцентрировавшись на насыщенном черном цвете. Самыми знаменитыми картинами этого периода и, по мнению критиков, венцом всего творчества художника стали 14 полотен, написанные по заказу филантропов Джона и Доминик Де Менил для Часовни, расположенной в Хьюстоне. Перед входом в Часовню расположена скульптура Барнетта Ньюмана, посвященная Мартину Лютеру Кингу. Сегодня «Капелла Ротко», открытая для людей всех конфессий, стала не просто наследием художника, но и местом, ассоциирующимся с идеей всеобщего равенства.
Успех лишь усугубил чувство изоляции, которое испытывал художник. В свете его философии, обличавшей повсеместную коммерциализацию искусства, неоднозначно выглядят и сегодняшние ценовые рекорды («Оранжевое, красное, желтое» в 2012 году ушла с торгов за $86,9 млн), которые картины художника вновь и вновь устанавливают на аукционах — это победа Ротко или его поражение? Как бы то ни было, главный смысл и цель, которые он закладывал в свои полотна — апелляция к основным человеческим эмоциям — содержатся в них и сегодня, в чем можно убедиться, например, в лондонской галерее Tate. Туда его фрески, созданные для небоскреба Seagram, привезли 25 февраля 1970 года. По жуткому совпадению, в этот же день ассистент Ротко обнаружил художника мертвым на кухне его квартиры, в луже собственной крови.
Белла Адцеева
ria.ru
