Портрет писателя Льва Николаевича Толстого

Иван Крамской. «Портрет писателя Льва Николаевича Толстого» (1873) 
Холст, масло. 98 x 79 см
Государственная Третьяковская Галерея, Москва, Россия 


Написать Толстого, портрет которого так хотел получить Третьяков в свою галерею, Крамской берется в 1873 году, когда летом оказывается с семьей в Козловке-Засеке, в пяти верстах от Ясной Поляны. В письме от 1 августа, обращаясь к Третьякову с просьбой выслать деньги умирающему в Крыму Васильеву, художник обещает ему в счет этого долга употребить «все старания, чтобы написать портрет графа Толстого». Однако уговорить писателя позировать было непросто, и Крамской должен был заинтересовать своей личностью человека, в те годы очень далекого от христианского смирения - крутого, властного и даже жесткого: «Описывать Вам мое свидание с ним я не стану, слишком долго: разговор мой продолжался с лишком 2 часа, 4 раза я возвращался к портрету, и все безуспешно; никакие просьбы и аргументы на него не действовали». И все же Толстой согласился позировать, при этом художник должен был написать два портрета - один для Третьякова, другой для семьи писателя. 

Они о многом говорили во время сеансов. Смысл их бесед отразился в романе, над которым Толстой работал в те же дни августа 1873 года: и черты облика Крамского, и его характер послужили материалом для образа художника Михайлова в «Анне Карениной». Изучая Друг друга, они словно обмениваются портретами - эти два мыслителя, беспощадно и трезво подвергавшие анализу всякое жизненное явление, умеющие обнажить суть события или характера. 

Светотенью, мазком по форме Крамской лепит лицо, не сглаживая грубоватости форм, «разлапистости» широкого носа, не пытаясь спрятать большое оттопыренное ухо. Он словно доверчиво следует за природой, вложившей могучий и тонкий интеллект в грубоватую «мужицкую» оболочку. И сосредоточивает свое внимание на освещающих лицо глазах: внимательно, но не мелочно обозначает конструкцию глаза, чуть трогает красным и белым слезничок, сложно пишет радужку, высветляя пространство между темным, с острым бликом зрачком и синей каемкой. Создается впечатление острого, пронизывающего взора. 

В письмах этой поры - почти растерянность автора перед своим творением. Может быть, впервые Крамской получает результат, непредвиденный заранее. Слишком могучим оказалось влияние модели, слишком напряженным общение, не дававшее возможности холодного анализа, захватившее всего художника, вызвавшее порыв такого вдохновения, что кисть работала словно бы сама по себе, не сдерживаемая трезвым контролем рассудка. В творческом горении сплавлялись воедино интуиция и профессиональные навыки, сознание и неосознаваемые движения души, чувство и разум. В итоге на полотне возник образ огромной силы эмоционального воздействия, образ-прозрение, первое изображение человека, при жизни признанного гением не только земли русской, но и всего человечества. От портрета, висящего в зале Третьяковской галереи, в памяти остается ощущение огромной, словно из монолита вырубленной глыбы с буравящими, насквозь пронизывающими глазами. Крамской монументализировал невысокого Толстого, и зрители, знавшие писателя по этому портрету (в их числе Репин), нередко поражались тому, как мало соответствовал сложившийся в их представлении образ писателя первому жизненному впечатлению. 

В то же время близкие говорили о том, как похож, до иллюзии, портрет: «Смотреть страшно даже» (по словам жены Толстого) Репин также пишет: «Портрет его страшно похож». 

В этой работе Крамского - вся сущность реалистического социально-психологического портрета: такое отражение главного в характере, что, как говорил Белинский, «вам покажется, что зеркало далеко не так верно повторяет образ вашего знакомого, как этот портрет, потому что это будет уже не только портрет, но и художественное произведение, в котором схвачено не одно внешнее сходство, но вся душа оригинала».